| ВЕРНУТЬСЯ К ФОТОГРАФИЯМ |
|
Он играл, а в зале смеялись. Такое чрезвычайно редко бывает в стенах филармонии на концертах известных пианистов. Даже легкая музыка не вызывает смех. Но Даниил Крамер — «раздвигатель» рамок, «ломатель» устоев и «взрыватель» общественного мнения — заставил слушателей откликнуться на свое музыкальное чувство юмора. Впрочем, от него именно этого и ждали: после исполнения серьезной программы, он всегда играет на бис собственные импровизации. Берет какую-нибудь известнейшую классическую тему — и давай ее раскладывать по современным ритмам и гармониям. Иногда бывает смешно до коликов в животе. Педанты этим возмущаются, но даже и они отдают должное тому мастерству и легкости, с которыми Даниил Крамер «разделывается» с великими мастерами прошлого. На этот раз досталось Моцарту. Но, думаю, классик и сам был восхищен и смеялся вместе с публикой нижегородской филармонии над джазовым шаржем к своему бессмертному Рондо в турецком стиле. Лауреат Премии имени Густава Малера, пианист классической школы, джазмен и просто музыкальный хулиган Даниил Крамер отвечает на вопросы «Покровки, 7». — Музыканты ведут вечный спор: кто ближе к Богу — композитор или исполнитель? И некоторые считают, что эту дилемму разрешил джаз с его возможностью импровизаций, когда музыкант оказывается и тем, и другим одновременно, в одном лице. — Мне не близко деление музыкантов на композиторов и исполнителей. — Но ведь многие исполнители не обладают композиторским даром. Вот, например, Сергей Накаряков. Когда я спросила у него, не собирается ли он заняться джазом, он честно признался, что не может сочинять. — О, с Накаряковым я собираюсь познакомиться! Я же сейчас переделываю Концерт Гайдна для трубы и фортепиано. И там будут элементы джаза. Когда я обратился к Сергею с предложением исполнить Концерт, он насторожился — именно по этой причине. — Переделываете Концерт Гайдна? Смело! — А что, мы должны вздымать кверху руки, падать на колени и молиться на Гайдна? Гайдн не Бог. Сам Моцарт позволял себе делать обработки кого угодно. Чем мы хуже Моцарта? Через двести лет мы сами будем считаться такими же «старыми» мастерами, каков Моцарт для нашего времени. И никакие профессора, гневно стучащие палкой об пол, не могут быть препятствием. Так вот, почему мне не нравится деление на композиторов и исполнителей? Оно во многом искусственно. Ведь большинство величайших композиторов были и величайшими исполнителями: Лист, Шопен, Моцарт, Бах, Рахманинов, Шостакович. Не владеющий техникой игры сочинитель вызывает у исполнителя его произведения улыбку, а подчас и хохот. Ясно, что писал человек, не умеющий играть! Хотя не бывает правил без исключений. И, в общем, спорить, кто из них ближе к Богу, трудно: ведь ты приближаешься к Богу не потому, что пишешь музыку или исполняешь ее, а просто потому, что ты музыкант. Насколько ты хорош как музыкант — в выбранном тобой амплуа — настолько ты и близок к Богу. Амплуа — это всего лишь путь, и нельзя подменять понятие пути понятиями цели и результата. — Так все-таки в джазе решается проблема разделения на две музыкантские профессии? Ведь джазовая музыка рождается прямо на сцене, в отличие от музыки того же Моцарта, который наверняка писал ее в тишине рабочего кабинета. — Можно подумать, что джазовые музыканты не работают в тишине рабочих кабинетов! Да они заранее готовят если и не сами импровизации — как вам известно, бывают импровизации и подготовленные — то, во всяком случае, тот особый музыкальный язык, на котором будут говорить со сцены. Ведь на обычном языке мы говорим при помощи готовых клише, такие же клише готовит и музыкант. И как в обычном языке у одного это звучит примитивно, а у человека талантливого превращается в искусство, так и в музыке. — Да, Станиславский сказал, что и гений, и посредственность говорят штампами, только у посредственности их пятьдесят, а у гения — пять тысяч. Но ведь для русского музыканта джаз — это неродной язык... — Ну, понял! Это я уже слышал! «Французы, руки прочь от Чайковского!», «Русские, не трогайте Дебюсси!» — Вы сами сказали, что джазовый музыкант должен создать свой особый язык. Но рамки-то для него уже заданы специфическими национальными традициями джаза. — А какого хрена тогда Моцарт писал «Бастьена и Бастьену»? — Может, расширял границы собственного творчества... — Да два фига! Он хотел доказать, что не только итальянцы умеют писать оперу. Доказать всему миру! Правда, так и не доказал. Все-таки менталитет нации складывается столетиями. — Ну вот, вы же противоречите себе. — Ну и что? У меня нет никакого менталитета. Для меня музыка едина, я не делю ее на народную, джазовую или классическую. Это не потому, что я такой хороший. Может, я и не прав! — У вас класс в Московской консерватории и ЦМШ, вы пишете учебник, даете мастер-классы — как вы учите других своему искусству? Разве можно научить импровизации? — Во всем есть две ипостаси — ремесла и искусства. Ипостась ремесла объяснима и понимаема. Ипостась искусства трудно объяснить и понять. Но! Ее можно почувствовать! И чем выше ремесло, тем тоньше чувствуется все, что относится к искусству. Ремесло — это ступенька к искусству. И я стараюсь учить ремеслу, пытаясь при этом дать почувствовать то, что называется искусством. Пока можно объяснять и рассказывать, это ремесло. А когда начинается искусство — уже не расскажешь. — Кто-то сказал, что говорить о музыке — это то же самое, что танцевать об архитектуре. — Уважаю! Кто сказал? Замечательная фраза! Очень уважаю! — Вероятно, музыкант вашего уровня считает себя выше публики, он как бы дарит себя ей. Разве всегда слушатель может адекватно воспринять ту степень мастерства, ту эрудицию, которыми вы наполняете свои выступления? — Выходя на сцену, я вовсе не строю из себя учителя жизни, этакого музыкального гуру. Не приведи Господи! Я выхожу играть, а говоря женским языком — отдаваться. Готов отдать все, что есть. А понимает ли публика абсолютно все — неважно. Не понимает — я все равно буду играть. Так поступит любой музыкант. А если музыкант делит публику на образованную и необразованную или, что еще хуже, на столичную и провинциальную, то это... как бы помягче сказать... хрен, а не музыкант. — Вы сами разделили однажды публику на вампиров и доноров... — Публика-вампир все втягивает и ничего не дает. Тяжелейшие концерты — после них, как после гриппа, все кости ломит. А бывает публика-донор: в тебя идет мощная волна добра, которую трудно принять. Я предпочитаю публику, которая на семьдесят процентов донор и на тридцать — вампир. Когда начинается обмен энергией между нами, а для меня это самое главное. — Уж вы-то умеете приручить публику! — Да не собираюсь я приручать публику! Лучшие концерты получаются, когда я просто играю. Мне уже 43 года, я устал что-то доказывать. — Думаю, вам еще не раз предстоит это и впредь! — А хочется просто играть, класть кусочек красоты в чью-то душу. Когда такое получается, уходишь счастливым. У меня порядка двухсот пятидесяти концертов в год — из них от шести до десяти концертов я помню всю жизнь. И ты никогда не знаешь, отчего это, в конечном счете, зависит. Иногда ты выходишь в великолепном настроении, в форме, готовый к бою, ломать и закладывать в душу. И ни хрена, как стена, не пробивается и все - хоть ты сдохни! А бывает наоборот — плохое самочувствие, расстроенный рояль, сидеть неудобно, и вдруг — поперло! Никогда не предугадаешь, в какой момент Господь Бог захочет открыть твою душу. — В общем, вы мистик. — А я этого и не скрываю! Мое дело как музыканта показать человеку фальшь мира. Всей информации о мире мы никогда не получим, ею не обладаете даже вы, журналисты. Но почуять фальшь мы можем, и этому музыка учит лучше, чем что бы то ни было. Я не собираюсь утверждать, что все сильные мира сего — политики или олигархи — непременно лжецы. Но мы можем судить об этом, если разовьем в себе способность отличать фальшь от правды, видеть за внешней стороной внутреннюю. Кстати Премия для музыкантов имени Густава Малера, аналогичная Нобелевской премии в области науки, была учреждена в конце 80-х годов на деньги знатных европейских семейств «Европейским Союзом Искусств» («European Union of Arts»), который базируется в Брюсселе и Праге. Музыкантов — потенциальных лауреатов премии отслеживает специальная комиссия чуть ли не тайно. Члены комиссии ездят на концерты и слушают. Подать туда заявку с просьбой «рассмотреть кандидатуру» невозможно. «Зимой 2000-го года сижу в Омске после концерта и пью рюмку водки с дирижером Евгением Шестаковым. Вдруг звонит на мобильник жена и говорит, что из посольства России в Праге пришло сообщение о том, что я выдвинут на соискание премии Густава Малера и там меня ждут на концерт, — рассказывает Даниил Крамер. — Соискателей, кроме меня, было четверо. И вот концерт, я знаю, что комиссия в зале. Но то ли наградят, то ли не наградят — не известно. Мне сказали, что могут похлопать и уйти с концерта вместе с премией, так и не вручив ее. Но после концерта они выходят на сцену и вручают мне эту премию. Я так растерялся, что никак не мог сказать ничего вразумительного в ответ. Ну, произнес два раза «бе», три раза «ме» и один раз «кукареку». А потом говорю: «Давайте я вам лучше еще сыграю!» К 2000-му году лауреатов было шесть человек. Сразу на сцену выскочили какие-то люди, я тут же подписал кучу чеков на благотворительные фонды, еще на что-то — я тогда плохо соображал, что делаю, и ловкие люди тут же провернули на мне отличные дела». Размер премии Даниил Крамер не назвал. Единственное, в чем он признался, что в результате «отличных дел» у него от премии почти ничего не осталось. Автор: Ольга ЮСОВА Дата публикации: Четверг, 22 мая 2003 Категория: классическая музыка |